Николай Фёдорович Челищев

Николай Федорович Челищев, доктор наук, профессор. Был заведующим лабораторией НИИ, преподавал в МГУ. Сейчас на пенсии, живет в Лондоне.

Скончался в Лондоне 25 мая 2020 года.

НА СВОЕ СЕМИДЕСЯТИЛЕТИЕ

Приходится признать, что жизнь заканчивается. Оглядываясь назад, не чувствуешь удовлетворения. Было много ошибок, необдуманных поступков, не преодоленных трудностей, незаконченных дел….

Детство – это уже жизнь! Родители — «лишенцы». Кочевые, голодные и холодные, военные годы. Жизнь без отца. Частое отсутствие матери, добывавшей «хлеб насущный». И все-таки от детства осталось особое чувство открытия Мира. В детстве мне много читали, водили в церковь, приглашали домой священника для причастия. Однако после смерти отца в военном Владимире большая часть времени проходила в школе и на улице. Когда мы с матерью после возвращения из эвакуации оказались в Подмосковье, значительную часть времени я проводил в Москве у тети Маши Бобринской (сестры отца). От В. П. Комисаровой, мачехи моей матери, у меня несколько лет был постоянный пропуск во МХАТ. Но и опера мне нравилась. Я ходил и в Большой театр, и в Филиал, отстаивая ночные очереди за билетами. С возрастом интерес к театру пропал.

У Бобринских в Трубниковском переулке постоянно жил кто-нибудь из неустроенных «бывших» и толпились гости, шли не слишком лояльные разговоры, передавались неофициальные новости. Тетя Маша мне часто повторяла: «Всегда помни, что ты сын своего отца, что ты Челищев, что ты должен быть требователен к себе, и снисходителен к другим…», ну и по мелочам тоже: «Не чавкай, не говори с полным ртом, не ставь локти на стол, подавай пальто, уступай место и дорогу…». Однако по типу лица и по характеру, наверное, я больше Грёссер, чем Челищев.

Казалось бы, жизнь меняет человека, но в главном я мало менялся с возрастом и сохранил некоторые основные установки, полученные в детстве. Конечно, это и Десять Заповедей! Но существовали и некоторые интуитивные стереотипы поведения неизвестно, откуда взявшиеся. У меня постоянно присутствует инстинктивное желание уступить (дорогу, место, вещь…). Мне трудно врать. Я стараюсь всегда говорить правду. Я никому не завидую и не подражаю, может быть, потому, что ощущаю непонятное внутреннее превосходство. Мне не важно, что обо мне говорят и думают другие. В отношениях с людьми я всегда соблюдаю дистанцию. Может быть, поэтому у меня никогда не было серьезных врагов и особо близких друзей. Я никогда не враждую. Если человек мне неприятен, я стараюсь, не имеет с ним дело. Я не люблю расспрашивать, не прислушиваюсь к доносам и наговорам, и сам всегда говорю об отсутствующих только то, что могу сказать в глаза.

Я стараюсь сам не опаздывать, и не люблю, когда опаздывают другие. Я не люблю откладывать дела «на потом». Я привык действовать по плану, соблюдать режим дня. Праздное времяпрепровождение для меня не отдых, а досадная потеря времени. Развлечением может быть только конкретное занятие. Поэтому я не люблю фуршетов, тусовок…, где невозможно, ни серьезно поговорит, ни узнать что-то новое, ни подумать….

Однажды попробовав «затянутся» в военном детстве, я потом никогда не курил. Помня слова матери, я с детства знаю, что нельзя прикасаться к наркотикам. Я избегаю потери контроля над собой от алкогольного опьянения, от головокружения на аттракционах, я никогда не кричу в ссорах. В обычных условиях я никогда не ем и не пью на улице, в метро, в кино. Меня раздражают люди, которые не могут обойтись без еды и питья лишний час….

Я окончил среднюю школу с серебряной медалью и имел возможность выбора будущей специальности. В сочинении была одна ошибка — «женьщина». Для меня, несмотря на литературные традиции семьи, получение гуманитарного образования в советском вузе был неприемлем. Просто не приходило в голову, что можно профессионально заниматься историей, философией, литературой и другими строго идеологизированными дисциплинами в советских условиях. Мои сверстники, дети бывших, и я вместе с другими, стали геологами, химиками, нефтяниками, лесниками…. После окончания школы я по собственной инициативе выбирал между Московским геологоразведочным институтом и Геологическим факультетом МГУ, который как раз перебирался на Ленинские горы. В 1952 году я без экзаменов поступил на геофизический факультет МГРИ, и стал жить у тети Маши, в Трубниковском переулке.

Попытка прописаться в Москве окончилась неудачно. Я пришел в военкомат со справкой о приеме в институт, чтобы встать на учет, необходимый для прописки. Но меня сразу попытались затолкнуть на учебу в спецшколу МВД. Я оказался за столом наедине с бланком заявления и ручкой. Это было, как удар молнии! Улучив момент, когда дежурный офицер отвлекся на нового посетителя, я выскользнул на улицу и вздохнул с облегчением. Реальная угроза оказаться «чекистом» была высока. Так я и оставался прописанным в Хотькове у матери еще лет десять.

Всех «медалистов», поступивших во МГРИ, отправили на лето в подшефный совхоз «Зарайский». Работа в совхозе стало прологом к моей студенческой жизни. Это была дружная и веселая компания. Юра Терешкович, тоже геофизик, привез с собой в совхоз радиолу и трофейный альбом пластинок Петра Лещенко. Эти песни до сих пор звучат в моей памяти. Только потом, много позже появились магнитофонные записи Вертинского, Рубашкина, Окуджавы, Галича, Высоцкого….

Мои студенческие годы прошли в центре Москвы, на Моховой. Я ходил пешком на лекции, и только в спортзал на волейбольную секцию ездил на метро. Потом я защищался и преподавал в МГУ, но студенческий мирок на Моховой остался незабываемым этапом моей жизни. Это небольшое здание, когда-то построенное специально для геологического факультета МГУ, сейчас превращено в музей. Все, кто здесь учился, помнят мраморный список погибших в московском ополчении, уличный барометр, на котором стрелка всегда указывала «переменно», двухстороннюю лестницу с балконом в вестибюле….

Из окон библиотеки — вид на Манежную площадь и Кремль. Из этих окон мы наблюдали за движением лафета с телом Сталина при похоронах. Из задних окон открывался вид на двор американского посольства, где постоянно кто-нибудь перебрасывал бейсбольный мяч. Рядом библиотека Общества испытателей природы и библиотека Ленина. Рядом Большой театр, Малый и МХАТ. Рядом Пушкинский музей и Манеж. Рядом ЦУМ и ГУМ. Рядом кафе «Националь» и «Коктейль Холл»….

В общем дворе с нашим институтом находился и 1-й Мед, и Филфак МГУ. Совместные вечера! Теснее смычка — горняк-медичка! Мой однокашник и приятель Толя Ефимов уже на втором курсе оказался женат на студентке Филфака. Спектакли студенческого театра в Клубе МГУ! Тогда там ставили пьесу Э. Радзинского «104 страницы про любовь» с Ией Савиной в главной роли, читали свои стихи Ахмадулина, Вознесенский, Евтушенко….

Студентам-геологам полагалась специальная форма с пагонами, включавшая темно-синий костюм с медными пуговицами, шинель и фуражку. Но можно было придти на лекции в спортивном костюме и лыжных ботинках. В мои студенческие годы пели некоторые малоизвестные песни военных лет, лагерную лирику, начиная с «Колымы», специальные геологические куплеты на известные мелодии. Особое место занимала «крымская» тематика. Для всех, кто получил советское геологическое образование, Крым — это вторая родина, где студенты-геологи МГРИ, МГУ, Нефтяного института… проходили после второго курса базовую геологическую практику, приближенную к полевым условиям.

Я два года проучился на геофизическом факультете, а потом оказался в переходной спецгруппе со сроком обучения 6,5 лет. Тогда все силы были брошены на создание атомной бомбы, и нужны были месторождения урана. В конце учебы от небольшого старого МГРИ, помещавшегося на Моховой в доме 12, корпус Ж, мало что осталось. Институт занял корпуса бывшего химфака МГУ. Значительную часть профессоров переманили на Ленинские Горы. Хрущевские реформы высшей школы коснулись и нашего института. Появилась большая группа великовозрастных студентов из расформированного Института восточных языков. Они внесли совсем другую, богемную струю в спартанскую атмосферу старого МГРИ. Поменялось и руководство, в которое пришли новые люди из переведенного в Красноярск Института цветных металлов и золота.

Студенческие годы прошли легко и незаметно, с летними практиками и сменами в альплагере, с горными лыжами зимой, с танцевальными вечерами, с веселыми попойками. Много времени было потрачено и на игру в преферанс в общежитии на Студенческой улице. Я, правда, больше смотрел, и бегал в гастроном за пивом, батонами и колбасой. Когда в нашей группе появились болгарские студенты, походы в ресторан «София» на площади Маяковского заменили кафе «Националь» и пивбары на улице Горького. В «Софии» мы обмывали и победу нашего однокашника, Игоря Немцова на чемпионате Москвы по боксу, используя выигранный им серебряный столовый сервиз.

Дипломную практику я проходил на урановом месторождении в Средней Азии. При руднике был «соцгород» — отдельные квартиры для шахтеров, короткая очередь на автомобили, «московское» снабжение. Но и диагноза «лучевая болезнь» тогда не было, больных списывали по «силикозу». Мой начальник, Володя Рехарский, ученый секретарь ИГЕМа оставался на поверхности, а я работал под землей один, с погоризонтным планом и радиометром. В старых горных выработках местами радиоактивность была довольно высока за счет радона. Пальцы рук краснели от «смолки». Эти работы продолжались чуть больше месяца, но я успел схватить приличную дозу. Потом мой проект «Разведка уранового месторождения Развилка на глубину» оставался образцом для нескольких поколений дипломников.

К счастью, я быстро понял, что делаю глупость, и в дальнейшем старался не иметь контактов с открытой радиоактивностью. Однако в 1959 году (через 2 года после взрыва) я оказался на Южном Урале в Кыштымской зоне радиоактивного загрязнения. Выселенные деревни, заросшие высоким бурьяном поля, белые грибы на замшелых тропинках между домами, кишащие рыбой озера…, и сливающийся в общий свист звук радиометра. Много позже, после аварии на Чернобыльской АС мне пришлось совершить поездки в «промзону» и мертвый город Припять….

Я прошел путь от старшего лаборанта до заведующего отделом и всегда работал самостоятельно. Это были и полевые работы в разных уголках страны, и экспериментальные лабораторные исследования, и укрупненные опытно-промышленные испытания. Под моим начальством бывало более сотни сотрудников. Отношения с подчиненными всегда были ровными и дружескими. У меня не приживались только люди, которым приходится повторять дважды. С начальством тоже не было проблем. Я всегда соблюдал субординацию, но никогда не заискивал. Мне доставляло удовольствие делиться знаниями, работать с аспирантами, преподавать студентам. Последние несколько лет я имел полставки профессора в МГУ. В общем, была возможность реализоваться и в науке, и в преподавании!

Еще в студенческие годы я попал в группу «метасоматиков», сформировавшуюся вокруг известного академика Д. С. Коржинского. В дальнейшем эта команда всегда принимала меня как своего, и постоянно поддерживала, особенно А. А. Маракушев (потом он сам стал академиком) и Леня Перчук. Моим руководителем по кандидатской диссертации был «пегматитчик», член-корреспондент АН СССР К. А. Власов, директор ИМГРЭ, брат Председателя Верховного Совет РСФСР. Не удивительно, что под наш новый институт выделили здание на улице Куйбышева, рядом с Торговой Палатой и ЦК.

Я продолжал ходить пешком из Трубниковского переулка по Арбату на работу к 9 часам утра, иногда по дороге выпивая чашку кофе со слоеным пирожком в кафе ПРАГА. Несколько раз мне случилось идти вдоль Александровского сада вслед за М. Сусловым, рядом с которым шагал коренастый охранник с портфелем, а вдоль тротуара ехал ЗИЛ. Кончилось тем, что у меня однажды проверили документы.

Хрущевская «оттепель» существенно оживила жизнь. Появились новые интересы, желание развлекаться, одеваться. Пели меньше, но слушали записи Окуджавы, Галича…, позже с магнитофонов запел В. Высоцкий. Американская выставка в Сокольниках, Чешский пивной бар в парке Горького, записи Элвиса Пресли, «Биттлз»… оказались намного действенней советской пропаганды.

После женитьбы я, как молодой специалист, получил однокомнатную квартиру в академическом «самострое» на Можайском шоссе в подмосковном Кунцеве. С квартирой мне помог Александр Борисович Македонский, главный архитектор Ленинского района, где находилась Академия Наук. Он когда-то сидел в лагере вместе с О. В. Волковым, отцом моего школьного товарища по Хотькову, Севы Волкова. Отрабатывать часы на стройке мне помогал Вася Шереметьев (см. ссылку http://www.peoples.ru/art/painter/sheremetev/index.html), который в перерывах писал маслом портрет крановщика. В Кунцеве родилась моя дочь, которую назвали Ольгой, в честь бабушки. Это имя огорчило мою мать, т.к. она считала его несчастливым для нашего рода.

К.А. Власов умер в 1964 году от инфаркта. Для нашего института это было бедствие. Часть сотрудников переселили в бывшую школу на Садовническую набережную у обводного канала, а главное здание отошло к ЦК КПСС. Но лабораторный корпус, где у меня была лаборатория, продержался еще несколько лет. Позже для ИМГРЭ построили многоэтажное новое здание в Кунцеве. И мы поменяли квартиру на улице Чайковского, дом 18 (напротив американского посольства) на Крылатское, рядом с Загородной кремлевской больницей.

С новым директором, уральцем Л. Н. Овчинниковым, тоже членом-корреспондентом АН СССР, у меня сложились доверительные отношения. Я заинтересовался ионным обменом и защитил на эту тему докторскую диссертацию, а потом выпустил книгу «Ионообменные свойства минералов», за которую получил премию им. Ферсмана АН СССР. Я занимался изучением природных сорбентов (цеолитов, глин, слюд, океанических железо-марганцевых конкреций…). За работы по природным цеолитам мне, в числе дружной команды единомышленников, досталась Государственная премия СССР (бывшая Сталинская). Дальнейшие мои работы были связаны с технологией переработки минерального сырья и защитой окружающей среды, в том числе и от радионуклидов….

Максимум в моей научной карьере пришелся на 1984 год, когда в Москве (в Хаммеровском центре) состоялся 27-й Международный геологический конгресс (девиз: «Mente et Malleo» — умом и молотком). Молодому, по тогдашним меркам, профессору… был «всего» 51 год, и я оказался в центре внимания на заседаниях, где шли доклады по океаническим конкрециям и цеолитам. Были и позже многие знаковые события (Государственная премия, выход из печати ряда книг по цеолитам и океаническим конкрециям, доклады на конференциях по природным цеолитам в Венгрии, Голландии и США…), но это уже было движение не вверх, а по горизонтали.

Многие годы я отбивался от заманивания в партию, особенно настойчивого перед защитой кандидатской и докторской диссертаций. В Высшей Аттестационной Комиссии тоже бывали грязные дела по лишению докторских степеней и профессорских званий евреев, подавших заявления на выезд в Израиль, но я никогда за них не брался. Позже были меркантильные резоны для вступления в партию, связанные с занятием административных должностей и выборами в Академию Наук. Был момент, когда Л. Н. Овчинников предложил мене стать заместителем директора. Оставалось только вступить в партию, но я не был готов к такому шагу и отказался. Саша Кременецкий, занявший тогда мое место, стал теперь директором ИМГРЭ. А я так и остался на должности заведующего лабораторией, дважды безуспешно баллотировался в Академию и встретил перестройку беспартийным.

Мне трудно дается общение с людьми, к которым у меня нет интереса. Долгие годы я поддерживал отношения с некоторыми школьными и студенческими друзьями. Кроме учебы и работы была еще особая среда, связанная с жизнью у тети Маши в Трубниковском переулке. Сейчас я понимаю, что это было «другое измерение» со своими ценностями, со своими интересами, со своей атмосферой. Потом появилась пестрая компания, сложившаяся при молодежном, вечернем времяпрепровождении. У меня почти не было случайных связей с женщинами. Обычно бывали более или менее длительные увлечения. Были знакомства, связанные с горными лыжами и альпинизмом, с охотой и собаками….

В моих друзьях, в Союзе и за границей, оставались коллеги по работе. Тут и «старшие товарищи» (А. С. Марфунин, Е. И. Семенов, Н. А. Солодов, американец, профессор Мамптон…), и однолетки (Эрик Сендеров, Игорь Белицкий, Тимур Батиошвили, болгары Георгий Киров и Граде Градев …). С аспирантами (Боря и Таня Беренштейн, Виталий Крюков, Валера Володин, Наташа Грибанова, Гоша Новиков, кубинец Рейас, немец Фогт…) были дружеские отношения. В общении со студентами тоже всегда была непринужденная обстановка, и мы запросто беседовали после лекций. Но на экзаменах я всегда старался быть строгим и справедливым.

В советское время я исколесил территорию СССР от Карпат до Камчатки, от Туркмении до Кольского полуострова. Но и загранкомандировок хватало (Болгария, Великобритания, Венгрия, Германия, Китай, Куба, Монголия, Румыния, США, Финляндия, Чехословакия). Мне посчастливилось бывать в таких труднодоступных, удивительных местах, и в своей стране, и за рубежом, о существовании которых большинство людей даже и не подозревает.

Подводя итоги, формально можно сказать, что жизнь удалась. На каждом этапе появлялись какие-то промежуточные цели и устремления. В школе — медаль, в институте — красный диплом. Потом — кандидатская, докторская, профессорство, выборы в Академию. И дальше — премии (академическая, государственная…). А в Англии — гранд от фонда Макартуров, издание стихов отца…. Но все время оставалось ощущение, что делаешь что-то не то, и не так. И возникает неизбежный вопрос: «Был ли смысл и, вообще, есть ли смысл в человеческой жизни?». Конечно, есть смысл для меня лично! Ведь жизнь прекрасна, со всеми ее радостями и горестями, надеждами и разочарованиями, встречами и расставаниями, общением и потерями. Но есть ли какой-то более глубокий, общий смысл человеческого существования? Религия готова ответить на этот вопрос. Но готов ли современный человек удовлетвориться этим утешительным ответом?

Смерть — неизбежный элемент жизни! Обидно только, что вместе с человеком уходят его воспоминания о людях, о местах, о событиях…, теряются чувства, знания, навыки, умение, опыт….

---

Июнь 2003

ДВА ПАТРИАРХА?

 

Високосный 2008 год скосил сразу и писателя Александра Исаевича Солженицына, и Патриарха Алексия II (Алексея Михайловича Ридигера). Один едва ни дожил до 90, дрогой — до 80. Два эти человека стали, наверное, самыми выдающимися персонажами грандиозной исторической драмы разрушения Советского Союза и робкого становления новой России. Для меня, они оба Патриархи, в широком смысле этого слова. Этих очень разных людей объединяет преданность России и православной вере.

Жизнь Солженицына — подвиг. Он устоял под лагерным прессом, поборол рак, написал то, о чем другие трусливо молчали. Ему удалось решительно обыграть Ю. Андропова, опубликовав «Архипелаг ГУЛАГ» во Франции. В вынужденную ссылку Солженицын отправился с поднятой головой и жаждой работать. В Америке он не льстил американцам, а вернувшись в Россию, разглядел все уродства «либеральной революции» и не постеснялся называть вещи своими именами…, и писал, писал!

Конечно, и раньше было «Солнца мертвых» Шмелева, «Колымские рассказы» Шаламова, «Один день Ивана Денисовича» самого Солженицына и другие правдивые книги о «советской действительности». Но монография «Архипелаг ГУЛАГ» — это, прежде всего, разоблачительный документ всей советской эпохи, созданный неравнодушным и зорким участником событий. Я помню, как художник Сергей Тутунов доставал для меня из тайника на даче в Коневом бору экземпляр книги «Архипелага» первого издания «ИМКА-Пресс». Конечно, я, как и все, многое видел сам, о многом слышал от других и о чем-то догадывался. Но правдивость, смелость и бескомпромиссность оценок Солженицына произвели на меня огромное впечатление. Естественно, не всё я мог принять из резких, а иногда и не вполне справедливых суждений автора о русской интеллигенции, о российском дворянстве и по другим вопросам. Однако в главном, в полном неприятии большевизма и сталинизма я оказался полностью на стороне Солженицына уже с самого раннего периода его травли и обругивания.

В постсоветской, ельцинской Российской Федерации, целиком поглощенной судорожным насаждением сверху капитализма, в самом уродливом, грабительском, криминальном его варианте, Солженицын опять оказался не востребован. Но «Архипелаг ГУЛАГ» стал постоянной гарантией полного и бесповоротного развенчания коммунистической мифологии. И пусть не состоялось Покаяние, и не видно признаков Раскаяния, но скрыть и забыть преступления советской власти уже никому и никогда не удастся.

При этом Солженицын не отказался от России, как это сделал А. Д. Сахаров, а встал на защиту обездоленного, бедного большинства русского народа. Он один однозначно осудил антинародную направленность, беспринципность и бездуховность новой российской «демократии». Многого стоит и его отказ принять орден из рук президента Ельцина. Анализ катастрофических событий российской Революции в «Красном Колесе» важен и сегодня, и будет востребован в будущем, как суровое предостережение.

Отношение А. И. Солженицына к Церкви, к Богу отличалось крестьянской простотой и убежденностью. Для него Вера не убежище, а опора в борьбе за Правду. Все, что он написал, освещено чувством исполнения Долга, когда литературный труду становится миссией. Это проявилось и в его отношении к людям, к семье, детям, внукам, составившим дружную православную общину. Однако здесь все вращалось вокруг самого Солженицына, все было подчинено главному делу его жизни. Личность такого масштаба требовала жертв и не могла не подавлять окружающих. Но Солженицыну всегда везло на верных друзей и преданных женщин.

Жизнь Патриарха Алексия — служение. Он прошел обязательный путь от низового церковнослужителя до патриарха. Его патриаршество пришлось на время ликвидации СССР и становления новой России. По существу, происходило второе крещение Руси после 70 лет советского государственного атеизма. У нового Патриарх появились огромные возможности и огромные проблемы, связанные с необходимостью поднимать из руин и церковные постройки, и саму духовную жизнь Церкви. И он проявил незаурядные политические и организационные способности, и душевные силы, позволившие объединить интересы Церкви и интересы Власти, и на этой основе расширить и углубить церковную жизнь России. Однако Патриарх однозначно выразил свое отношение к постсоветской «демократии», к фигуре Ельцина, отказавшись участвовать в общественной процедуре погребения первого президента РФ.

В многонациональной и многоконфессиональной стране Патриарх всегда искал возможности примирения и взаимодействия, и между священнослужителями, и между верующими разных религий. В условиях «демократизации» и дезинтеграции страны он смог отстоять единство Русской Православной Церкви, ему удалось противостоять многочисленным изуверским и шарлатанским культам. Сейчас православие начинает постепенно отвоевывать молодое поколение у идеологии обогащения любой ценой, у вакханалии ночных клубов, алкоголизма, наркомании, проституции ….

Важным достижением Алексия II стало восстановление взаимодействия с Русской зарубежной Церковью. Заметно возрос авторитет и влияние Московской патриархии в церковных делах многомиллионной русской эмиграции. Русские церковные приходы заграницей объединяют эмиграцию, и помогает бороться с ассимиляцией, и потерей русского языка и русской культуры. При этом Русская Православная Церковь активно участвует в межхристианских церковных связях, но осторожно относится к традиционной католической экспансии.

Патриарх — публичное лицо, а писатель — отшельник. Поэтому авторитет и известность Патриарха Алексия II намного превосходит авторитет и популярность писателя А. И. Солженицына. Но Патриарх совершил неизбежное, и пользовался постоянной поддержкой властей и верующих. Может быть, кто-то другой проделал бы этот путь менее успешно, но возрастание роли православия в новой России было предопределено. А то, что сделал Солженицын, никто другой сделать за него не мог. Он нравственно сокрушил, казавшееся несокрушимым, и до последнего дня раздражал многих постоянной борьбой с ложью и замалчиванием правды, хотя, конечно, не только этим.

Декабрь 2008 г.

---

Стихи Ф.А.Челищева, отца Николая Фёдоровича.

---

БИОГРАФИЯ
Фёдора Алексеевича Челищева
(1879 – 1942).

Федор Алексеевич Челищев родился 8 февраля 1879 году в Москве.

Челищевы — древний дворянский род. Отец, Алексей Михайлович Челищев был богатым помещиком и хорошим хозяином.

Он был женат на Ольге Алексеевне Хомяковой, младшей дочери А. С. Хомякова, славянофила и поэта, и Е. М. Языковой, сестры поэта Н. М. Языкова.

Детские годы Ф.А. прошли в поместье Федяшево, под Тулой, купленном у дочери Пушкина, Марии Александровны после трагической смерти ее мужа барона Гартунга.

Это была большая дружная семья: два брата и три сестры. Когда дети пошли в гимназию, на зиму стали переезжать в Москву. После скоропостижной смерти отца все заботы о семье и о делах легли на мать, Ольгу Алексеевну.

Ф.А. окончил историко-филологический факультет Московского университета, и потом заведовал народным образованием при Тамбовском земстве. Он был близок к кругу издателя «Русского архива» П. И. Бартенева. Ф. А. много путешествовал по Европе, знал языки, играл на виолончели, всю жизнь писал стихи. На Балканской войне в 1912 году он был санитаром в сербской армии. В годы первой Мировой войны Ф. А. находился на фронте.

В советское время Ф.А. дважды арестовывался. Первый раз — по спискам Всероссийского Церковного Собора. Он представлял на Соборе мирян Тульской губернии и был лично знаком с патриархом Тихоном.

В то время Ф.А. был хранителем музея своего деда А.С. Хомякова в селе Богучарово. После его ареста музей был закрыт.

В 1925 году Ф.А. был выслан из Москвы и жил в Сергиевом Посаде со своей матерью. Здесь в то время возникло скопление «бывших», и чекисты держали всех более или менее заметных людей под пристальным вниманием. Отсюда Ф.А. снова был арестован, полгода провел в Бутырской тюрьме.

В 1926 году был осужден по групповому делу митрополита Петра (Полянского) вместе с П. В. Истоминым и П. Б. Мансуровым. Из обвинения следует, что группа «…ставила своей задачей сплочение реакционно-монархических элементов вокруг церкви и направление ее, т.е. церкви, против советской власти…» (Статья 58-6,62,68 УК РСФСР).

По решению ОС при Коллегии ОГПУ Ф. А. был сослан на 3 года в Усть-Куломский уезд Коми АО, но находился на поселении около 5 лет.

После ссылки Ф. А. был лишен права жить в Москва, и поселился во Владимире. Там он женился на знакомой по Сергиеву Посаду, Ольге Александровне Грёссер, которая тоже имела «минус». В 1933 году семья перебралась в Муром. Там родился сын Николай, которого крестил друг Ф. А., священник Сергей Сидоров (о.Сергий был расстрелян на Бутовском полигоне 27 сентября 1937 года).

Ф. А., как «лишенец», долгое время не мог получить работу. Он подрабатывал уроками и черчением. Позже, в селе Норском под Ярославлем Ф. А. получил должность библиотекаря.

В 1939 году семье удалось переселиться в Мытищи под Москвой. Ф. А. около года проработал младшим научным сотрудником в Институте истории, философии и литературы, где он занимался разборкой архивов. В самые критические дни октября 1941 года он находился в Москве, а потом вслед за семьей переехал во Владимир. Ф. А. умер во Владимире 20 января 1942 года от сердечного приступа после тяжелой физической работы на сорокаградусном морозе.

Ф.А. не рассчитывал на публикацию свих стихов. Однако условия жизни тех лет включали постоянное ожидание ареста и обыска. В стихах Ф. А. практически нет прямых примет времени. Это глубоко личные стихи, порожденные в большей степени внутренними, духовными переживаниями, чем внешними событиями. И все-таки это стихи свободного человека. Только в 2000 году были впервые опубликованы избранные стихотворения Ф. А Челищева.

На долю этого поколения в избытке пришлись войны, революции и репрессии. Оно приняло на себя и окопы первой Мировой войны, и кровь Гражданской, и исступление красного террора, и «деловитость» сталинской лагерной системы. Могила Ф. А. Челищева во Владимире была снесена, когда место понадобилось для другого захоронения. Его мать, Ольги Алексеевны, и сестра, Мария Алексеевна Бобринская похоронены на Востряковском кладбище в Москве. На Новодевичьем кладбище сохранилась скромная могила А.С. Хомякова. Ф. А. был лишен даже и могилы. И это символично. Такова трагическая судьба дворянской интеллигенции в послереволюционные годы. Эти глубоко верующие, независимые и незаурядные люди казались опасны и оказались отвергнуты безбожной большевистской властью.

---

Н.Ф.Челищев
февраль 2009 года