Мария Алексеевна Бобринская

Мария Алексеевна Бобринская родилась в 1886 году в усадьбе своих родителей Алексея Михайловича и Ольги Алексеевны Челищевых Федяшеве, расположенной под Тулой. Легендарным предком Челищевых был Вильгельм, курфюрст Люнебургский из княжеского рода Гвельфов или Вельфов, выехавший в Литву, а затем на Русь, к Александру Невскому. По преданию Вильгельм принял православие с именем Леонтия и стал ближним боярином Александра Невского. Правнук Леонтия, Андрей, считается крестником Ивана Калиты. Сыном Андрея был знаменитый Михаил Бренко, любимый боярин Дмитрия Донского, который на Куликовом поле был облечен в великокняжеские одеяния (чтобы сох­ранить жизнь Дмитрию Донскому), поставлен под черным великокняжеским стягом и погиб, уязвленный в чело (откуда и пошло название фамилии Челищевых). Ольга Алексеевна была дочерью известного славянофила Алексея Степановича Хомякова.

Детство прошло в большой и счастливой семье в Федяшеве, которая держалась дворянских устоев и православия. После ранней потери отца, Алексея Михайловича умершего в 1889, семья продолжала жить тщанием Ольги Алексеевны в своем кругу среди многочисленных родственников. Домашнее образование с английским и французским, поездки в Италию и Францию создавали натуру цельную и радостную, а православный уклад определил удивительно гармоничное сочетание жизни телесной и жизни Духа Святого. По собственным воспоминаниям «в юности я была очень нарядна и везде летала птич­кой. Была на балах, вечерах и гуляньях. В небольшом ма­не­же прыгала через препятствия на дамском седле» и «Ужасно я любила балы, танцы, массу всяких веселых значков, и цветов, и лент». При этом всегда была тверда в Вере и некоторое время думала о монашестве. На светском, мирском пути наставил любимый дядюшка, Дмитрий Алексеевич Челищев, который считал «не дворянское дело быть попом!» … «потому что дворянин должен хозяйствовать на земле либо служить царю».

С наступлением войны, вместе с родственницами была на фронте сестрой милосердия — «На войне все было просто — размышлять нечего было — делай свое дело и все, зато в свободное время на душе спокойно».

В самый хаос революции, после годичных раздумий своей матери о женихе дочери, получив благословение, весной 1919 года вышла замуж за своего родственника, графа Николая Алексеевича Бобринского.

Будучи натурой деятельной, растила свою семью на Вере и Добре. Спасала от гибели себя и своих близких во время красного террора и в последующем, настояв на отъездах в Среднюю Азию. Детей было пятеро, старшие погибли в юности, младшие во младенчестве, выжил только один средний сын.

Квартира в Трубниковском переулке бывала прибежищем многих и многих родных и близких, как островок твердой и верной суши среди подлой советской действительности. Здесь прятались и отогревались, спасались от голода и страха. Все предвоенные и послевоенные годы, вплоть до смерти мужа в 1964 году, Мария Алексеевна была хозяйкой целого мира людей, выживавшего вопреки советской реальности. Она не только поддерживала родственников и соседей, но старалась помогать всем, кого ценила и любила, расчетливо делясь всем, чем могла. Именно расчетливо, соизмеряя свои силы с бездной несчастий и беспросветностью жизни вокруг.

Настоящая женщина, в осно­ве своей, всегда хранительница, а Марье Алексеевне, по­исти­не, было что хранить. Главной фигурой в духовном насле­дии Марьи Алексеевны был ее дед Алексей Степа­но­вич Хомяков — личность, несомненно, всероссийского и да­же всеславянского масштаба, столп православия и провоз­вест­ник русской идеи.

Внучка унаследовала ум и вдохновенность деда, но не унаследовала его физического и душевного здо­ро­вья. Время было уже иное — в Марье Алексеевне бы­ло что-то от героинь Достоевского. Марья Алексеевна имела красивую внешность, в ко­то­рой угадывался оттенок чего-то татарского, была добра, сос­традательна, порывиста (не без суетливости) и полна жиз­ни. С ней никогда не могло быть скучно, напротив, она уме­ла заразить окружающих интересом ко всему и вся, но пре­имущественно к возвышенным предметам. В то же время иногда она могла быть резка и бес­тактна. Вообще это была скорее не аристократка, а имен­но барыня, которая признавала за собой право быть за­конодательницей жизненных устоев. Нередко к ней при­ме­няли известные слова Фамусова: «Ах, Боже мой, что ста­нет говорить графиня Марья Алексевна!». Она не любила барства, но сама была по существу типичной ба­рыней московского толка. К большевикам Марья Алексеевна относилась с аб­со­лют­ной непримиримостью. «I hate them», говорила она своему сыну Николаю, считая, что только это английское слово способно пе­редать всю силу ее чувства.

Выжив до времени наступления некоторой сво­боды в конце 50-х и самого начала духовного возрождения нашей стра­ны, похоронив мужа в 64-м, она оставалась центром жизни для молодежи поколения своего сына. Читала газеты, слушала радио и смотрела теле­видение. Уже не таясь, она живо обсуждала все по­ли­ти­чес­кие события, происходившие в стране. Вела оживленную пе­реписку, повсюду находя близких ей людей. В своем соз­нании она возвратилась к дореволюционным стандартам жиз­ни. Она, так сказать, перескочила через сталинское вре­мя, как будто его и вовсе не было. И конечно весь повседневный строй последних ее лет был подчинен последовательности событий в православной жизни и молитве. Она ежедневно читает Апостол и Еван­гелие, потом все утренние молитвы, потом принимается за помян­ник. Он бо­лее сотни имен. Сначала поминает за здра­вие отцов своих духовных, потом сына, невестку, внука, Олю, Андрея, Тоню, Соню и Ксану и множество близких ей людей. Потом поминает за упокой убиенного Государя и императорскую семью, патриарха Тихона, митрополита Петра и целый сонм мучеников, от безбожников пострадавших. Поминает своих предков, вначале деда своего, знаменитого Алексея Степановича Хомякова, поминает курфюрста Люмбургского, во святом крещении Леонтия, боярина Михаила Бренко, геройски погибшего на Куликовом поле, и заканчивает своими родителями, братьями и сестрами. Поминает предков мужа, начиная с Екатерины Великой и с братьев Орловых и кончая самим мужем с его родителями, братьями и сестрами. Поминает незабвенного Дмитрия Се­ме­новича Трифановского. И, наконец, поминает сво­их бесчисленных покойных друзей и близких, список ко­то­рых с годами все удлиняется.

Именно в это время и написан портрет. Мария Алексеевна очень любила Сергея Андреевича Тутунова, называла его «неистовым» и ценила его оригинальный ум.

Умерла Мария Алексеевна на 86 году жизни, 16 мая 1973 года, тихо и безболезненно отойдя ко Господу во сне, через два дня после причастия Святых Тайн Христовых.

Н.Н.Бобринский

---

В самые страшные годы репрессий она без конца носила передачи в тюрьмы, у неё дома жили дети репрессированных. Приняла к себе жить всю семью Трубецких и Челищевых, в три малюсенькие комнаты – Андрей, Володя, Сергей, Ирина Трубецкие, Коля Челищев, а также Ксения Истомина и Антонина Комаровская, которая сидела, была в ссылке на Севере (старшая сестра Сони Комаровской).

Как справедливо вспоминает Андрей Трубецкой, Колю Челищева называли Коля «верхний», т.к. место для сна было только на высоком буфете. Другое название – Коля «двухпалубный».

Сергей Трубецкой был очень музыкальный человек, прекрасно играл на фортепиано и тётя Маша специально купила пианино для повышения «культурного уровня» всех живущих у неё дома.

Так же жила бывшая горничная Бобринских, которую звали Ольга Никифоровна. Эта была совершено святая маленькая беленькая старушка. Она привыкла экономить на всём и, например, отмывая бутылки от кефира использованную воду не выливала в раковину, а – выпивала.

Тётя Маша всех кормила, у неё всегда на столе стоял суп, батон дешёвой колбасы и хлеб с чаем. И наш папа у неё много раз ночевал (в конце 40 начале 50 годов).

Погибло 4 её детей, остался один.

А с другой стороны – она была очень властная и острая на язычок, например могла сказать: «ты душенька не очень мозгами крепка». Или: звонит и говорит – «срочно приезжай». Я через весь город с маленьким сыном еду к ней, а ей надо просто поговорить о какой-то книге.

У неё я встречала С. И. Фуделя, тётя Маша ему помогала, собирала вещи.

Мария Алексеевна была очень умным человеком, читала серьёзные книги, не было ни капли мещанства. Наш папа её очень любил и уважал и называл её иногда «тётка Маша».
Иногда она обращалась к людям таким образом: «бубочка».

Екатерина Викторовна Тутунова.
Январь 2009 года

---

Детское воспоминание

У тёти Маши была дореволюционная игрушка. Дом, размером (примерно) 50 на 40 см, замечательно сделанный: внутри зажигался свет, если снять крышу, то можно было без конца разглядывать маленькие столики, стульчики, шкафы …Всё – как настоящее!

Меня тётя Маша называла так – «Викуша»

Виктор Сергеевич Тутунов, январь 2009 года

---

Из книги Андрея Владимировича Трубецкого «Пути неисповедимы»

…Здесь стоит рассказать об этих удивительных людях. Семьи наши дружили давно. Родственниками мы были далекими, хотя и я, и мои братья называли главу семьи Бобринских «дядя Коля», а его жену — «тетя Машенька». Он, профессор зоологии МГУ, она — домашняя хозяйка. У них было пять человек детей, но над семьей тяготел какой-то рок. Все дети, кроме одного, умерли один за другим. Один из них, мой сверстник и большой приятель Алеша, умер в 1933 году. На Арбате он вышел из трамвая и стал перед вагоном переходить через рельсы. Двинувшиеся с ним люди толкнули его, он упал, а вагон тронулся, и ему отрезало обе ноги. Алеша скончался на другой день от потери крови.

Дядя Коля и тетя Машенька всегда относились ко мне по-отечески. В 1939 году, когда наша семья вернулась из Средней Азии и обосновалась в Талдоме, а я поступил в университет, то, как само собой разумеющееся, я поселился у Бобринских, где был и прописан. К моменту моего теперешнего появления у них уже жили вернувшиеся из армии два Моих брата — Владимир и Сергей, оба инвалида войны. Своего очага у нас не было.
Семья Бобринских всегда отличалась гостеприимством и хлебосольством. В особо тяжелые годы, а одним из таких был 1933, они помогали, кому могли.

Кто бы к ним не пришел, всегда усаживали обедать, а уж без чая никого не отпускали. Покормить любили, особенно тетя Машенька. Она же любила и поговорить. Внучка славянофила Хомякова, она, несомненно, была незаурядным человеком, и разговоры с ней были интересны. Любила она и поспорить. Была и мастаком на всякие выдумки, какие-то хитрые и невероятные комбинации, которые, правда, иногда и «выгорали». Посторонним людям, которых о чем-нибудь просила, обязательно давала «на чай». Была она очень активным человеком и таким оставалась до последних дней своих. Дядя Коля был всегда занят работой, много писал, издавал учебники, руководства, определители. Их сын Коля, ровесник Сергея, единственный оставшийся сын, испытал на себе, по-видимому, слишком много материнской любви. Надо сказать, что характер у тети Машеньки, несмотря на ее удивительную добросердечность, был властный и довольно тяжелый. При всей ее доброте и благорасположении, желании помочь людям, попавшим в тяжелое положение, жить мне у Бобринских в 1939 году было нелегко. Она могла совершенно не считаться с твоим «я», тяжело обидеть, даже оскорбить словом. Правда, тут же просила прощения и всячески заглаживала сказанное, но осадок оставался. Когда меня взяли на действительную службу в армию, я, откровенно говоря, даже свободнее вздохнул, ибо по неопытности и молодости не мог давать отпор. И тем не менее, я всегда был очень привязан к тете Машеньке и дом их считал родным.
В марте 1946 года тетка упала на улице и сломала руку и ногу — вколоченный перелом шейки бедра. На полгода ей наложили гипс от пятки и до груди. Вот в таком виде я ее застал полусидящей и полулежащей в кресле за столом. Час был еще не поздний, все были дома. Пошли разговоры, расспросы, рассказы. Жили Бобринские в коммунальной квартире, занимая там три комнаты — кабинет-спальня родителей, столовая и «детская», где обитали мы — четыре «мальчика». Иногда появлялся еще один: Коля Челищев — настоящий племянник, получивший приставку к имени «верхний», так как оставаясь ночевать, ложился за неимением места на шкафу…

---

Ниже приведена биография Николая Алексеевича Бобринского:

Родился в Москве в 1890 году, учился в знаменитой гимназии Поливанова. В 1908г. поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета. Ученик М.А. Мензбира. Окончил курс в 1914 г., но из-за начавшейся войны государственных экзаменов не сдал. Во время 1-й мировой войны был на фронте, в Изюмском гусарском полку, в чине вольноопределяющегося. Заслужил два солдатских Георгия, произведен в офицеры, награжден георгиевским золотым оружием, перевелся в Татарский полк Дикой дивизии. Тяжело ранен в 1916 г., но вернулся в строй и дослужился до чина ротмистра. Три брата Бобринские в начале 1 мировой войны ушли на фронт добровольцами. Два брата были убиты. Выжил один – Николай Алексеевич.

В 1918 г. сдал выпускные экзамены и поступил работать преподавателем в Дарвиновский музей, тем самым был сотрудником МГУ, в состав которого входил Дарвиновский музей. В Москве начались аресты, и жена уговорила Н.А. уехать в Среднюю Азию, от греха подальше.

С 1920 по 1922 г. работал в Ташкенте, участвовал вместе с Д.Н. Кашкаровым в экспедиции по р. Угаму. С 1922 по 1934 г. работал в МГУ, в Институте Зоологии (сначала преподаватель, доцент, затем — действительный член института; это было звание, аналогичное званию профессора университета). Затем началась новая волна арестов, и снова супруга Н.А. уговорила его поехать в Среднюю Азию — в 1934 г. Н.А. уехал в Среднеазиатский университет, был там профессором и зав. кафедрой зоологии позвоночных. В 1937 г. репрессии в Ташкенте были довольно слабые и Н.А. всего лишь уволили из САГУ. Он вернулся в Москву, где планы по арестам были уже перевыполнены — и уцелел. Именно благодаря «политике жены» граф и гусарский ротмистр, служивший в Дикой дивизии, мог в конце 1930-х гг. проходить вестибюлем Зоомузея, среди шумных первокурсников — профессор Бобринский шел читать курс «Зоогеография». С 1939 г. Н.А. — профессор МГУ, до 1944 г. работал на кафедре зоологии позвоночных (подал заявление об отправке на фронт в 1941 г., не взят по возрасту). С 1944 г. и до пенсии был профессором Московского областного педагогического института.

Высказал концепцию «фаунологии» как синтетической дисциплины, включающей не только фаунистику, но и аутэкологию и зоогеографию. В систематике — один из первых териологов, применявших политипическую концепцию вида. В одной из работ (1944) — первые карты ареалов млекопитающих СССР. Друг директора и создателя Дарвиновского музея А.Ф. Котса.

Умер Николай Алексеевич в Москве в возрасте 74 лет, похоронен на Востряковском кладбище.

В 1943 г. присвоена степень доктора биологических наук без защиты диссертации.

Труды: Бобринский, «Зоогеография и эволюция» (1927); определители по позвоночным: «Змеи Туркестана» (1923а), «Промысловые млекопитающие» (1923, 1932). Сводка по млекопитающим СССР — вместе с Б.А. Кузнецовым и А.П. Кузякиным (1944). Одна из самых известных книг — «Животный мир и природа СССР» (1949). Автор ряда учебников для высшей школы по зоологии позвоночных и зоогеографии: 1932, 1939, 1946, 1951-1961. Лучший учебник — университетский курс зоологии (Бобринский с соавт., 1935 — 1-е изд, далее еще 6 изданий). Специальные работы по рукокрылым, грызунам, копытным, хищным. Всего опубликовал 57 научных работ.

(Биография Н.А.Бобринского взята с сайта http://ivanov-petrov.livejournal.com)

---